К тому же в Долгореченске Алла просто задыхалась от скуки. Она была очень медлительна, тратя вдвое больше времени на то, что другая хозяйка сделала бы мимоходом, так что занятий у нее хватало. Но что это за занятия – уборка да готовка! Мужа Алла почти не видела, по выходным у него тоже находились какие-то дела вроде рыбалки, так что единственным развлечением были редкие походы в гости и в кино. Сначала Аллочка еще доучивалась в институте культуры, переведясь на заочное отделение, а потом остались только книжки из городской библиотеки и телевизор. Она попробовала выйти на работу – Коля пристроил в заводоуправление, но скоро ушла, потому что ею были недовольны: не укладывалась в графики и запарывала отчеты.

Вернувшись к матери, Аллочка воспрянула духом: премьеры, вернисажи, приемы, наряды. И никакого хозяйства! Наряжаться Алла любила. У нее был свой собственный стиль, который Николай называл «будуарным»: «Барыня легли и просют». Длинные платья из легких летящих тканей, обязательное декольте, шляпы, меха, кружева и старинные украшения, за которыми она гонялась по комиссионкам. Николай, хотя и посмеивался над женой, но реагировал на ее экзотическое оперенье весьма бурно, так что даже парочка шелковых платьев была порвана в порыве внезапной страсти. Алла до сих пор возбуждала мужа, чему весьма способствовала редкость их встреч, больше похожих на свидания любовников, и Коле порой казалось, что это Дарье он изменяет с Аллой, а не наоборот.

Вернувшись к себе после разговора с мужем, Аллочка задумалась. Его поведение показалось ей очень странным: если он едет в командировку, зачем именно сейчас понадобилось согласие на опекунство? Почему он ничего не обсудил с ней заранее? И почему так определенно сказал, что возьмет шестилетнего мальчика? Шестилетнего?! У Аллы в голове зашевелились смутные воспоминания о событиях, предшествовавших свадьбе, и она пошла к матери. Прямо спрашивать было нельзя, поэтому Алла затеяла чаепитие. Усыпив бдительность Антонины Михайловны парой рюмочек поданного к чаю ликера амаретто, Алла небрежно спросила:

– Мамочка, а ты случайно не знаешь, что стало с той женщиной? С которой Коля встречался до меня?

– Ну как же! Ее выслали из Москвы. Петя обо всем позаботился.

– А не помнишь, куда именно?

– Куда-то на Урал, мне кажется. А почему ты спрашиваешь? Подожди, откуда ты вообще об этом знаешь?!

– Ты же сама мне рассказала, забыла? – невозмутимо ответила Алла, которая на самом деле не знала ни о какой Колиной женщине.

– Я рассказала? – растерялась Антонина Михайловна. – Гоша мне голову оторвет, если узнает. Они с Петром так на меня насели, так запугали! Ну что я за дура такая…

– Мамочка, – мягко сказала Алла. – Никто тебе голову не оторвет. Папы больше нет, ты же помнишь, правда? А дядя Петя не узнает. Все в порядке, не переживай. Лучше скажи, ты говорила с портнихой? Что там с платьем?

Переключив мысли матери на более приятные обстоятельства, Аллочка терпеливо переждала монолог о платье, потом ушла к себе обдумывать услышанное. Значит, все правда: дядя Петя с отцом заставили Колю на ней жениться, выслав его женщину куда-то на Урал. А Коля как раз в Свердловск и поехал. Похоже, что за ребенком. И что все это значит? Если он каким-то образом разыскал ту женщину, что мешает ему развестись с Аллой и жениться на ней? Почему над ребенком надо устанавливать опеку? Может, той женщины нет в живых?

Комнату наполнял зеленоватый сумрак от растущего за окном тополя, но Аллочке казалось, что комната полна ее обидой и тоской. Почему, почему все так ужасно несправедливо? Ну что стоило Коле хоть раз поговорить с ней по-человечески, все объяснить, договориться? Чем она-то виновата? Тем, что любит его с самого детства? Аллочка заплакала, чувствуя, что слезы вымывают из ее души любовь к Коле – капля за каплей. Но что останется от нее без этой любви? Одна пустота в красивой оболочке! Пустышка-погремушка, внутри которой перекатываются и звенят осколки разбитого сердца…

Николай никак не мог согреться, хотя в доме было натоплено. В Москве бабье лето, а здесь, на Северном Урале, уже студено, хотя снега еще нет. Дубленка бы точно не помешала, но не догадался прихватить. Николай сидел за круглым столом, покрытым белой парадной скатертью, и с трудом сдерживал пробиравшую его дрожь – от волнения, не только от холода. Пока он просматривал бумаги и фотографии, оставшиеся от Ирины, Анна Захаровна успела приготовить застолье, но у Николая кусок не лез в горло. Анна поглядывала на него с состраданием, в отличие от племянника, который встретил московского гостя не слишком приязненно.

– Да что ж ты не кушаешь-то, миленький? – участливо спросила Анна Захаровна. – Давай еще кедровочки налью?

Николай кивнул. Это была уже пятая стопка, и она словно прорвала плотину – Николай заплакал.

– Ах ты, господи! Ну, поплачь, поплачь! Такое дело, как не поплакать-то, – Анна Захаровна присела рядом и погладила Николая по голове, выразительно кивнув племяннику. Миша вышел на кухню и закурил, выпуская дым в форточку. Душа его разрывалась от горя: как и предвидела тетка, Михаил увлекся москвичкой настолько, что готов был жениться, несмотря на ребенка и разницу в возрасте. Но Ирина только печально улыбалась и вздыхала: «Бедный Мишаня!» А потом ее не стало. И вот приехал этот… ферт московский! Ишь, плачет! Раньше надо было думать. А «московский ферт» в это время, давясь слезами, рассказывал Анне Захаровне историю их с Ириной любви.

– Ох, горе! – причитала Анна. – Да как же можно так с живыми людьми? Бедная Ириночка, то-то она зачахла так скоро. Ну ладно, ладно! Что ж теперь делать? Заберешь Илюшу, будет тебе счастье. Такой мальчонка милый, ласковый. На тебя похож. Мы так не хотели в детдом его отдавать, но против закона не попрешь. Не позволили нам его усыновить: я одна, почти пенсионерка, а Миша молод еще, да и не женат. Ты на него не обижайся! Полюбил он твою Ирину, да не вышло у них ничего. Она все о тебе думала!

Николай остался у Захаровны на ночь, чтобы утром отправиться в Северотурьинск за сыном. Несмотря на усталость и кедровку, он долго не мог заснуть – слушал, как поскрипывает старый дом, как стучит об оконное стекло ветка рябины, как мурлычет притулившаяся рядом кошка. Он представлял, как жила тут Иринушка, и сердце заходилось от боли и чувства вины. Николай прокручивал в голове события семилетней давности и пытался понять, мог ли он поступить как-то иначе, чтобы спасти их с Ириной счастье? Может, надо было забрать ее и уехать? Куда-нибудь в Челябинск? Или во Владивосток. Подальше от Москвы, от Потаповых! Как тогда сложилась бы его жизнь? Николай наконец заснул. Снилась ему Иринушка: она шла по Неопалимовскому переулку и вела за руку маленького мальчика. Потом обернулась, помахала рукой и исчезла за углом, а мальчик со всех ног побежал к Николаю…

Все Селезневы столпились в прихожей – Нонна Сергеевна плакала, Алексей Павлович подозрительно покашливал, а Николай улыбался: на руках он держал Илюшу.

– Ну, вот мы и дома, – ласково говорил Коля. – Посмотри, кто тебя встречает: бабушка Нонна и дедушка Леша!